При общности исходного посыла дальнейшие события в двух странах развивались по-разному. В Германии возможность диалога между "рационалами" и "иррационалами" была полностью заблокирована последними. Вследствие сего "рационалы" попытались прибегнуть к таким "средствам убеждения", как заговоры и попытки убийства. В Японии же примерно с начала 1945 года позиции сторон были предметом дискуссии, в которую каждый день боёв и бомбардировок добавлял аргументы, кладя их на чашу весов "рационалов". В конечном итоге точка зрения "рационалов" одержала верх и Япония капитулировала - избавив себя от страданий и массовой гибели населения в ходе сражений на её территории. Судьба же Германии до самого конца оставалась в руках "иррационалов", что привело эту страну ко всем известным последствиям.
Отметим важную особенность: так случилось не потому, что японцы обладают меньшей стойкостью духа, чем немцы. Напротив, японцы многократно и убедительно доказали свою способность сражаться до конца в совершенно безнадёжных положениях, проявив, в целом, самоотверженность много большую, чем немцы. И тем не менее, японцы смогли капитулировать до момента полного разгрома, а немцы нет.
Причины этого интересного феномена, на мой взгляд, достойны внимательного научного изучения. Я позволю себе высказать свою точку зрения, не обоснованную тщательными исследованиями, которых заслуживает эта тема.
У наблюдаемого феномена есть два важнейших аспекта. Первый это вопрос о том, почему в одном случае диалог между партиями был заблокирован, а в другом при всех условностях вёлся, завершившись, что важно, согласием сторон. Второй аспект это вопрос о том, почему в одном случае "иррационалы" смогли изменить свою точку зрения под давлением обстоятельств, а в другом не смогли.
Первый вопрос решается очень просто. В Японии на обсуждаемый момент у власти находились люди, пришедшие к ней в ходе естественного политического процесса. В этой стране не происходил разрыв политической традиции (даже революция Мэйдзи не полностью была таким разрывом, а формально вообще провозглашала "возвращение к истокам" и "возстановление традиционного порядка"). В отличие от Японии Германия в начале тридцатых годов пережила слом политической традиции, имевший характер, близкий к революционному - с формированием новой правящей элиты и массовым рекрутированием в неё бывших не-элитариев. Вследствие этого германское руководство времён войны осознавало преступный характер своих претензий на власть и то, что в случае простой политической отставки (в обществе с неизуродованной политической традицией - просто ухода с работы) их ожидают судебное преследование, тюремное заключение и с большой вероятностью смертная казнь. Поскольку политическое решение вопроса о продолжении войны не могло не означать отставку руководства и многих его назначенцев, в Германии гибель народа оказалась необходимым условием сохранения правящего истеблишмента. В счастливой по сравнению с Германией Японии политическая элита осознавала свою исторически подтверждённую легитимность и не опасалась репрессий в случае смены кабинета министров. Некоторым японцам позднее были предъявлены обвинения в военных преступлениях, но с точки зрения японского истеблишмента этим людям просто не повезло.
Итак, по всей видимости причиной, не позволившей "иррационалам" Германии вступить в диалог с её "рационалами", был пережитый страной незадолго до того слом политической традиции и криминальный характер новой элиты. Сохранность же политической традиции Японии позволила её власти осуществить успешный внутренний диалог.
Второй вопрос, о причине изменчивости мнения японских "иррационалов" и неизменчивости мнения "иррационалов" немецких, является более деликатным. Полагаю, что ввиду сказанного выше некоторые читатели могут придти к мнению, что в обсуждении этого вопроса нет необходимости, поскольку обусловленность жёсткости позиции германских "иррационалов" обеспечением ими своих положения и безопасности вполне исчерпывает тему. Однако я полагаю, что проблема существует. Связано это с тем, что японские "иррационалы" не только вели диалог с "рационалами", но и в конечном итоге согласились с ними, то есть изменили свою точку зрения. Немецкие же "иррационалы" оставались при своём мнении до конца, и это прослеживается вне проблемы диалога внутри нации.
Вопрос можно поставить так: усилия США, выразившиеся в разгроме японского флота и бомбардировках японских городов, оказались достаточными для того, чтобы произвести на японских "иррационалов" впечатление, требуемое для изменения ими (или большинством из них) взгляда на желательность продолжения войны. Однако ничуть не менее результативные усилия СССР, США и Великобритании по разгрому немецких армии и флота и бомбардировкам немецких городов не произвели достаточного впечатления на немецких "иррационалов" - даже после прихода войны на территорию Германии и потери всех союзников, принявших рациональную точку зрения ранее. Чем объясняется такое различие в поведении?
Я полагаю, что в данном случае, как и в предыдущем, объяснение следует искать "на поверхности". Вообще, масштабные и массовые общественные явления как правило объясняются простыми аффектами - иначе им не стать масштабными и массовыми. Это обстоятельство серьёзно ограничивает набор возможных реакций общества на изменение обстановки.
Результаты военных усилий американцев смогли произвести на японцев впечатление потому, что японцы люди впечатлительные. Японцы имеют обыкновение, кодифицированное и легитимизированное их культурой, испытывать сильные эмоции от наблюдаемого. Сильное впечатление (к примеру, от любования горою Фудзи) для японца норма, причём норма, о которой можно и нужно говорить в обществе (даже стихами). Воздействие американцев на японские города и флот не могло не произвести на японцев сильного впечатления. Такие вещи не могут не вызывать сильных эмоций. Японская партия "иррационалов" могла без стеснения впечатляться любованием сожжённым Токио и не преступая границ приличий выражать свои эмоции на публике. Общественно дозволенная чувствительность привела к тому, что даже самые фанатичные из японцев нашли внутренний путь, позволивший им без стыда изменить свои взгляды. В определённом смысле можно сказать, что японский народ был спасён от дальнейшего уничтожения потому, что привык любоваться цветущей сакурой.
Если мы посмотрим на Германию, то увидим... всё то же самое, и едва ли не в большей степени. Романтическая культура немцев не только допускала изменение поведения под влиянием глубоких личных переживаний, но и определяла подобные свойства натуры как благородные. В немецкой культуре способность глубоко чувствовать и действовать, покоряясь нахлынувшим эмоциям, была кодифицирована не позднее, чем при Гёте и определённо была признаком возвышенной натуры. Культурный немец должен был впечатляться предложенными ему сожжённым Гамбургом зрелищами в степени не меньшей, чем культурный японец в аналогичной ситуации.
Тогда почему партия японского истеблишмента смогла публично признать правоту своих чувств, а партия истеблишмента немецкого до конца утверждала примат безчувственности? Причина здесь та же, что и в предыдущем случае - слом традиции, только уже не политической, а культурной. Немецкая культура как таковая вполне позволяла "публичный манёвр чувствами", но к власти пришли люди безкультурные, или находившиеся на обочине культуры. Им подобное было не свойственно - равно как и прочие возвышенные и благородные чувства. У них всё было попроще.
Немецкая партия "иррационалов" не смогла трансформировать свои впечатления от обстрела русскими центра Берлина в общественно приемлемые действия потому, что незадолго до того в Германии произошёл слом культурной традиции, и новый истеблишмент оказался укомплектован людьми, подобранными на обочине культуры. В Японии же, к счастью для неё, ничего подобного не было. Японский правящий класс в 1945 году мог чувствовать и преобразовывать свои чувства в публичные проявления столь же естественно, как во времена Сэй-Сёнагон. Он это и сделал. И тем самым спас свою страну.
Из чего я позволю себе сделать обобщающий вывод: преемственность культурной и политической традиции есть важнейший фактор, определяющий способность страны и нации приспосабливаться к изменениям обстановки, то есть самосохранения. Любой разрыв в культурной и политической традиции чреват катастрофой.
Применительно к нашей стране сказанное не означает ничего хорошего. В 1917 году мы пережили катастрофический, худший, чем Германия в 1933-34 годах, слом политической и культурной традиции. Наш истеблишмент оказался укомплектован не только людьми низкой культуры, но и людьми чужой культуры, принципиально враждебной нашей. Со временем положение дел не улучшилось. В силу необходимости поддержки работоспособности ряда государственных и интеллектуальных элементов Советы были вынуждены пойти на сохранение некоторых механизмов культуры старой России - при своей открытой нацеленности на их полное уничтожение. Оставшиеся в СССР и не уничтоженные большевиками специалисты помимо воли властей облагораживали его атмосферу - как побочный эффект своей деятельности. К сожалению, в нынешнее время из жизни ушли не только те носители культуры, но уже и их непосредственные ученики. Кроме того, общая деиндустриализация, снижение требований к культурной среде, упрощение языка ради удобства нерусских граждан и массовое заимствование иностранных моделей поведения (за неимением собственных) сейчас привели к тому, что последние остатки русской культуры оказались невостребованными истеблишментом. И только при взгляде на наши города до сих пор можно увидеть, кто есть кто на самом деле - 99% зданий, на которые можно смотреть без содрогания, построены до Революции.
На пространстве бывшего СССР есть место, в котором описанные тенденции уже доведены до абсолюта. Это Белоруссия. Объективно Белоруссия это лесная окраина России, культура которой всегда была периферийной с тенденцией к отъезду наиболее успешных и талантливых людей в Москву и Санкт-Петербург. Совокупно с последствиями большевицкого правления это привело к следующему. В настоящее время разрыв в политической традиции и "наследственно" от Советов преступный характер истеблишмента довели эту страну до полного отсутствия какой-либо возможности диалога между партиями. Изначальная местечковая ограниченность традиции культурной вкупе с системным комплектованием истеблишмента из наименее облагороженных её представителей имеют следствием настолько низкое падение культурного уровня правящей элиты, что она не способна не только трансформироваться, но даже заимствовать иностранные лекала - что в РФ делается повсеместно и легко. В определённых кругах принято ругать белорусскую оппозицию за "низкопоклонство перед Западом" и ограниченность. Однако это, увы, самое культурное, что там есть. Правящая элита упростила свою рефлексивную систему до двух реакций, "хватать" и "бить". Немецкие нацисты по уровню культуры превосходят лукашенковцев на порядок - притом, что по сравнению с высокой немецкой культурой они просто свиньи.
Ничто не проходит безследно и не даётся безсплатно. За любой "прорыв" последующим поколениям приходится платить уменьшением своих возможностей для политического и психологического манёвра. По-видимому, хорошо понимавшие это люди и выбрали "прорывы" в качестве средства уничтожения жизненной силы народов.